* * *
Увы, ты не видел...(ты чем-то был занят),
Как солнце заходит над Старой Рязанью....
Казалось бы... Солнце... Не видел? Чем плохо?
Сквозь пыль и песок проступала эпоха,
В которой топор - содержимое клада,
В которой: не голоден? Жив? Ну и ладно!
Где время и место просты и неброски,
Где жизнь и любовь - не стихи, а наброски...
Здесь важно уметь не бросаться словами,
Усвоив, что Вечность не властна над нами,
А главный ресурс оформления истин -
Металлоискатель, лопата и кисти.
И кем бы ты ни был в Фэйсбуке, Вконтакте -
Сквозь пыль и песок проступает характер.
Не главный, но все же серьезный экзамен -
Увидеть закаты над Старой Рязанью...
Над стариц серпами и окской осокой,
Над храма крестами взмывая высОко,
На самой границе культурного слоя
Искали друг друга случайные двое...
Искрились костры, пелись песни все те же,
Сквозь пыль и песок проступала надежда.
А солнце садилось над Старой Рязанью...
Как жаль... Ты не видел. Ты чем-то был занят...
Иван Колечкин ©ИК, 11 июля 2016

Чуши не пороть.
Пораскованней.
- Дорогой Господь!
Дай такого мне,
Чтобы был свиреп,
Был как небоскреб,
Чтобы в горле рэп,
А во взгляде стеб,
Чтоб слепил глаза,
Будто жестяной;
Чтоб за ним как за
Каменной стеной;
Туже чтоб ремней,
Крепче, чем броня:
Чтобы был умней
И сильней меня;
Чтобы поддержал,
Если я без сил,
Чтобы не брюзжал,
Чтобы не бесил,
Чтобы был холен,
Чтобы был упрям,
Чтоб «У этой вон –
Идеальный прям!»
Чтобы, пыль вокруг
Каблуком клубя,
Он пришел и вдруг –
«Я люблю тебя».
http://modernpoetry.ru/contemporary/ver … epoemanie3

Михаил Светлов известен как "комсомольский" поэт. Мне нравятся те его стихи, где сливается прошлое с настоящим и фантазией.

Рабфаковке

Барабана тугой удар
Будит утренние туманы,-
Это скачет Жанна д'Арк
К осажденному Орлеану.

Двух бокалов влюбленный звон
Тушит музыка менуэта,-
Это празднует Трианон
День Марии-Антуанетты.

В двадцать пять небольших свечей
Электрическая лампадка,-
Ты склонилась, сестры родней,
Над исписанною тетрадкой...

Громкий колокол с гулом труб
Начинают "святое" дело:
Жанна д'Арк отдает костру
Молодое тугое тело.

Палача не охватит дрожь
(Кровь людей не меняет цвета),-
Гильотины веселый нож
Ищет шею Антуанетты.

Ночь за звезды ушла, а ты
Не устала,- под переплетом
Так покорно легли листы
Завоеванного зачета.

Ляг, укройся, и сон придет,
Не томися минуты лишней.
Видишь: звезды, сойдя с высот,
По домам разошлись неслышно.

Ветер форточку отворил,
Не задев остального зданья,
Он хотел разглядеть твои
Подошедшие воспоминанья.

Наши девушки, ремешком
Подпоясывая шинели,
С песней падали под ножом,
На высоких кострах горели.

Так же колокол ровно бил,
Затихая у барабана...
В каждом братстве больших могил
Похоронена наша Жанна.

Мягким голосом сон зовет.
Ты откликнулась, ты уснула.
Платье серенькое твое
Неподвижно на спинке стула.

-----------------------------

Я в жизни ни разу не был в таверне,
Я не пил с матросами крепкого виски,
Я в жизни ни разу не буду, наверно,
Скакать на коне по степям аравийским.

Мне робкой рукой не натягивать парус,
Веслом не взмахнуть, не кружить в урагане,-
Атлантика любит соленого парня
С обветренной грудью, с кривыми ногами...

Стеной за бортами льдины сожмутся,
Мы будем блуждать по огромному полю,-
Так будет, когда мне позволит Амундсен
Увидеть хоть издали Северный полюс.

Я, может, не скоро свой берег покину,
А так хорошо бы под натиском бури,
До косточек зная свою Украину,
Тропической ночью на вахте дежурить.

В черниговском поле, над сонною рощей
Подобные ночи еще не спускались,-
Чтоб по небу звезды бродили на ощупь
И в темноте на луну натыкались...

В двенадцать у нас запирают ворота,
Я мчал по Фонтанке, смешавшись с толпою,
И все мне казалось: за поворотом
Усатые тигры прошли к водопою.

ничего не стало, одно лишь горе,
одни болота; я стала старой.
и тогда я пошла на черную гору
по имени Воттоваара.
и не было ни совета, ни дара.
я вышла на трассу в сентябрь под вечер.
и имя горы, что меня ожидала,
означало «ожидание встречи».
и я шла на север по лесам и листьям,
становилось все ветреней и холоднее,
с каждым километром; барсуки и лисы
зарывались в норы, что их согреют.
я шла, и по левую руку лежала
черная вода, в ней стояли березы,
и хребты их мертвые отражало
мертвое болото. дожди и грозы
проходили западом. я шла лесами,
и пахло грибами и влагой земною,
и красные листья под ветром плясали,
и мертвая вода смыкалась за мною.

*
село называлось Юстозеро и стояло
там, где дорога совсем сменялась лесами.
меня, замерзшую, закутала в одеяло
старая женщина с белыми волосами,
женщина по имени Айно, что жила на грани
озера и неба, дороги и леса,
без мобильной связи, без страха и без желаний,
в деревянном доме возле воды белесой.
она дала мне еды и указала дорогу,
и еще долго стояла у поворота,
и она была севером, небытием и богом,
и пахли руки ее брусникой и медом.

*
новое село называлось Гимолы,
говорили, что место плохое, гиблое,
чтобы я не верила здесь прохожим,
чтобы я дорогу у них не пытала,
потому что под человечьей кожей
может волчья пасть быть с желтым оскалом.
впрочем, приютил меня первый встречный,
он сводил меня в баню, уложил у печки,
и луна над соснами долго не меркла,
и я шла босиком по траве по вялой,
и гора, которую называли смертью,
ожидала меня, ожидала меня, ожидала.

*
бурной жизнью были ее склоны,
и я шла наверх по траве зеленой,
по высокому мягкому мху, под которым
пряталось ее гранитное тело.
времени не было, но я знала, что скоро
наступит вершина.
чего я хотела?
зачем я шла и чего я искала?
я не знала, но думала, что отвечу,
когда зелень сменится на небо и скалы,
чье имя значит «ожидание встречи».
среди серых и зеленых зарослей мшистых
пряталась брусника и маленькие озера,
и я шла по этой бушующей жизни,
поднималась на черную гору.

*
я поднялась. на ее вершине
не было ничего живого.
только камни. и еще когда-то здесь жили
деревья, но ветер снова и снова
траву и землю выдувал отсюда,
остались лишь остовы от деревьев,
еще камней неживые груды
еще остатки мха и кореньев.
и плоть гранитная была обнаженной,
как кожа женщины, и я смешала
кровь с ее влагой. под мертвой кроной
я, обнявшись с горой, лежала,
и слушала голос ее. и позже,
когда я вернулась, я стала иначе
с людьми говорить, но тогда-то, лежа,
я не просила любви и удачи,
я слушала голос этот, что вечен,
принадлежащий горе, и боги
дали ей имя «ожидание встречи»,
встречи, сияющей за краем дороги.

*
светило солнце и по зеленым
водам болот растекалось жаром.
и кто-то спускался к тропе по склону
горы по имени Воттоваара.

© Лемерт /Анна Долгарева/

В поцелуе рук ли,
                губ ли,
в дрожи тела
            близких мне
красный
       цвет
           моих республик
тоже
    должен
          пламенеть.
Я не люблю
          парижскую любовь:
любую самочку
             шелками разукрасьте,
потягиваясь, задремлю,
                      сказав —
                             тубо —
собакам
       озверевшей страсти.
Ты одна мне
           ростом вровень,
стань же рядом
              с бровью брови,
дай
   про этот
           важный вечер
рассказать
          по-человечьи.
Пять часов,
          и с этих пор
стих
    людей
         дремучий бор,
вымер
     город заселенный,
слышу лишь
          свисточный спор
поездов до Барселоны.
В черном небе
             молний поступь,
гром
    ругней
          в небесной драме,-
не гроза,
        а это
             просто
ревность двигает горами.
Глупых слов
           не верь сырью,
не пугайся
          этой тряски,—
я взнуздаю,
          я смирю
чувства
       отпрысков дворянских.
Страсти корь
            сойдет коростой,
но радость
          неиссыхаемая,
буду долго,
          буду просто
разговаривать стихами я.
Ревность,
        жены,
            слезы...
                 ну их! —
вспухнут веки,
             впору Вию.
Я не сам,
        а я
           ревную
за Советскую Россию.
Видел
     на плечах заплаты,
их
  чахотка
         лижет вздохом.
Что же,
      мы не виноваты —
ста мильонам
            было плохо.
Мы
  теперь
        к таким нежны —
спортом
       выпрямишь не многих,—
вы и нам
        в Москве нужны,
не хватает
          длинноногих.
Не тебе,
       в снега
              и в тиф
шедшей
      этими ногами,
здесь
     на ласки
             выдать их
в ужины
       с нефтяниками.
Ты не думай,
           щурясь просто
из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
        иди на перекресток
моих больших
            и неуклюжих рук.
Не хочешь?
          Оставайся и зимуй,
и это
     оскорбление
                на общий счет нанижем.
Я все равно
           тебя
               когда-нибудь возьму —
одну
    или вдвоем с Парижем.

Владимир Маяковский

Самое любимое трудно назвать, но  вот, скажем - 

Николай Гумилев

Память

Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.

Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.

Самый первый: некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.

Дерево да рыжая собака -
Вот кого он взял себе в друзья,
Память, память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я.

И второй... Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь - его подруга,
Коврик под его ногами - мир.

Он совсем не нравится мне, это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.

Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.

Высока была его палатка,
Мулы были резвы и сильны,
Как вино, впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.

Память, ты слабее год от году,
Тот ли это или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.

Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь.

Я - угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.

Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.

И тогда повеет ветер странный -
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.

Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо; но все пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.

Крикну я... но разве кто поможет,
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.

Константин Бальмонт

АВГУСТ

Как ясен Август, нежный и спокойный,
Сознавший мимолетность красоты.
Позолотив древесные листы,
Он чувства заключил в порядок стройный.
В нем кажется ошибкой полдень знойный, —
С ним больше сродны грустные мечты,
Прохлада, прелесть тихой простоты
И отдыха от жизни беспокойной.
В последний раз, пред острием серпа,
Красуются колосья наливные,
Взамен цветов везде плоды земные.
Отраден вид тяжелого снопа,
А в небе журавлей летит толпа,
И криком шлет «прости» в места родные.

1894

Не могу сказать, что это мое любимое стихотворение, но что-то в нем есть, и улыбнуло, и оставило ироничное послевкусие...

Вы восхитительны, мадам...
Руслан Алов
Вы восхитительны, мадам.
Я счастлив Вас коснуться лично
И ощутить, как поэтична
Природа Ваша здесь и там.

Вы ослепительны, мадам.
Глаза прищурив в Вашем свете,
Я млею в солнечном расcвете,
Упав к гранатовым губам.

Вы сногсшибательны, мадам.
Я поднимусь, когда уйдёте,
И поцелуй пошлю в расчёте,
Что он найдёт Вас по следам.

Вы обольстительны, мадам.
Но Вы отнюдь не чужды чести.
Да будет так! В ответном жесте
В стихах Вам должное воздам …

Февраль, 2006

Я, когда это читаю, почему-то всегда реву:

"Об органисте, который на концерте известной певицы заполнял паузы, пока певица отдыхала"

Рост у меня
Не больше валенка:
Все глядят на меня
Вниз.
И органист я
Тоже маленький.
Но все-таки я
Органист!

Я шел к органу,
Скрипя половицей.
Свой маленький рост
Кляня.
Все пришли
Слушать певицу.
И никто не хотел -
Меня.

Я подумал: мы в пахаре
Чтим целину,
В воине -
Страх врагам.
Дипломат свою
Представляет страну,
Я представляю
Орган!

Я пришел и сел.
И без тени страха,
Как молния, ясен
И быстр,
Я нацелился в зал
Токкатою Баха
И нажал
Басовый регистр.

О, только музыкой -
Не словами -
Всколыхнулась
Земная твердь.
Звуки поплыли
Над головами
Вкрадчивые,
Как смерть:

И будто древних богов
Ропот,
И будто дальний
Набат,
И будто все
Великаны Европы
Шевельнулись
В своих гробах.

И звуки начали
Души нежить.
И зов любви
Нарастал.
И небыль, нечисть,
Ненависть, нежить
Бежали,
Как от креста.

Бах сочинил -
Я растревожил
Свинцовых труб
Ураган.
То, что я нажил,-
Гений прожил.
Но нас уравнял
Орган!

Я видел:
Галерка бежала к сцене,
Где я
В токкатном бреду.
И видел я:
Иностранный священник
Плакал
В первом ряду.

О, как боялся я
Не свалиться,
Огромный свой рост
Кляня.
О, как хотелось мне
С ними слиться !
С теми, кто, вздев
Потрясенные лица,
Снизу вверх
Глядел на меня!

Михаил Анчаров. Из повести "Сода-солнце"

Отредактировано Helen2 (2017-10-20 22:29:01)