Анемоны

Cколько б нам ни оcталоcь по cмете
Божьей (верю – еще немало),
об одном я молю на раccвете –
чтобы ты меня понимала.

Мои cтроки внезапно-cбивчивые,
точно ливень cлепой в июле,
и надежды, порой не cбывшiиеcя,
но отлитые, cловно пули.

Ты, наверно, из аномалий,
наподобие Моны Лизы.
Я тебя у небеc вымаливал
в чаc, когда не хватало жизни.

Были меcяцы cажи и ужаcа.
В cердце тлел куcок аммонала.
Я куражил, крушил и рушилcя.
Ты глядела глазами cуженными.
Ты немела, но понимала.

Проведу ли чаcы беcценные
я c друзьями, что не променяю,
забреду ли под вечер в церковь,
чтоб зажечь cвечу поминальную...
Понимание – как плацента.
Мой рефрен, моя панацея –
чтобы ты меня по-ни-ма-ла!...

Улетаю ли рейcом ранним,
уплываю ли на пароме,
я вербую cебе cоратников
cредь еще не отпетых ангелов,
чтоб латали ауру в доме,

чтоб, когда cредь зари апельcиновой
над чужими брожу берегами,
был уверен – тебя и cына
от ангины оберегают.

Cудьбы наши надежно cложены,
как фигурка из оригами,
хоть немало и разно прожито,
мы – не те, кто богат врагами.

Поcле пиршеcтва возвращения
нет мгновений cветлей и cвященнее –
заcыпаешь, припав щекою,
и Земля замедляет вращение –
(разве думал, что будет такое?)
воцаряетcя ощущение
беcконечноcти и покоя.

Утро бледно зевает c окраины.
Артефакты готовит? Анафемы?
Мы порой друг у друга украдены.
Время – cамая cтрашная мафия.

Но травою воcпоминания
прораcтает подушка раccветная...
Пробуждаяcь, вижу вполглаза,
в оcторожном cвете раccеянном –
как жемчужина, cветитcя ваза
c анемонами понимания.

Юрий [Петрович] Касянич

Читала в газете какой то рассказ,как девушки разбирали вещи в квартире родственников в связи с переездом и нашли обрывок газнты со стихом,одна сразу узнала автора,это Эсексс,говорит я такого поэта не знала,но отрывочек стиха мне очень понравился,он был такой
Вечер тих. За дальней снежной крышей
Гаснет в небе золотая гарь;
У таверны, над оконной нишей
Гном зажег решетчатый фонарь.

конечно,меня заинтересовало,любимая тема,что то похожее на фентези,почитала в интернете про этого поэта,оказалось,он довольно интересная,противоречивая личность был,с одной стороны утонченный романтик,но он мог писать и довольно колкую сатиру,мог быть язвительным,один из поэтов Серебрянного века,давно забытый поэт,звали его Семен Кесельман,он жил в Одессе и подписывался таким псевдонимом-Эскесс,про него немного написал Валентин Катаев в своей книге "Алмазный мой венец"(книга-воспоминания о литературной жизни Москвы,Одессы 20х годов)
Катаев пишет,что это был воспитанный,независимый человек,державшийся немного отчужденно,был горд,иногда даже высокомерен
вот его стихи

ЗИМНЯЯ ГРАВЮРА

Воздух ясен и деревья голы,
Хрупкий снег, — как голубой фаянс;
По дорогам Англии веселой
Вновь трубит старинный дилижанс.
Вечер тих. За дальней снежной крышей
Гаснет в небе золотая гарь;
У таверны, над оконной нишей
Гном зажег решетчатый фонарь.
У ворот звенит твоя коляска,
Ты взошла на скользкое крыльцо, —
У камина вспыхнувшая сказка
Озарила бледное лицо.
Наше счастье юное так зыбко
В этот зимний, в этот тихий час,
Словно Диккенс с грустною улыбкой
У камина рассказал о нас.

АГНЕССА
Лишь только в сумраке закроют двери
И грусть моя сольется с полутьмой,
Из синевы далеких повечерий
Плывет в мечтах старинный Кентербери,
Засыпан белой английской зимой.
Я вижу Вас, притихшая Агнесса,
И розы платья Вашего цветут
То в церкви, где звенит простая месса,
То у камина, где школяр-повеса
В скрипучем кресле учит скучный ut.
Я помню голос нежный и несмелый,
Каштанов треск на золотых дровах,
Когда померкнет день оледенелый, —
И ветвь темнозеленую омелы
Над очагом веселым Рождества.
Вы плачете, Агнесса, Вы поете
О юности фарфоровой, — как встарь,
Мелькают дни в стремительном полете:
Над книгой сказок в ветхом переплете
Весна качает голубой фонарь…
Все тише песня синих повечерий;
В глухом снегу сверкающей пурги
Все призрачней старинный Кентербери.
Бледнеет ночь, — и у стеклянной двери

Я слышу Ваши тихие шаги.

Эти стихи чудно поются под гитару, очень душевно...

Б. Пастернак

Август

Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.

Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.

Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.

Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.

Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.

И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.

С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.

В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.

Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:

«Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.

Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я — поле твоего сражения.

Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».

Бабье лето

Лист смородины груб и матерчат.
В доме хохот и стекла звенят,
В нем шинкуют, и квасят, и перчат,
И гвоздики кладут в маринад.

Лес забрасывает, как насмешник,
Этот шум на обрывистый склон,
Где сгоревший на солнце орешник
Словно жаром костра опален.
Здесь дорога спускается в балку,
Здесь и высохших старых коряг,
И лоскутницы осени жалко,
Все сметающей в этот овраг.

И того, что вселенная проще,
Чем иной полагает хитрец,
Что как в воду опущена роща,
Что приходит всему свой конец.

Что глазами бессмысленно хлопать,
Когда все пред тобой сожжено,
И осенняя белая копоть
Паутиною тянет в окно.

Ход из сада в заборе проломан
И теряется в березняке.
В доме смех и хозяйственный гомон,
Тот же гомон и смех вдалеке.

Осенний вечер в скромном городке,
     гордящимся присутствием на карте
     (топограф был, наверное, в азарте
     иль с дочкою судьи накоротке).

     Уставшее от собственных причуд
     Пространство как бы скидывает бремя
     величья, ограничиваясь тут
     чертами Главной улицы; а Время
     взирает с неким холодком в кости
     на циферблат колониальной лавки,
     в чьих недрах все, что смог произвести
     наш мир: от телескопа до булавки.

     Здесь есть кино, салуны, за углом
     одно кафе с опущенною шторой,
     кирпичный банк с распластанным орлом
     и церковь, о наличии которой
     и ею расставляемых сетей,
     когда б не рядом с почтой, позабыли.
     И если б здесь не делали детей,
     то пастор бы крестил автомобили.

     Здесь буйствуют кузнечики в тиши.
     В шесть вечера, как вследствие атомной
     войны, уже не встретишь ни души.
     Луна вплывает, вписываясь в темный
     квадрат окна, что твой Экклезиаст.
     Лишь изредка несущийся куда-то
     шикарный "бьюик" фарами обдаст
     фигуру Неизвестного Солдата.

     Здесь снится вам не женщина в трико,
     а собственный ваш адрес на конверте.
     Здесь утром, видя скисшим молоко,
     молочник узнает о вашей смерти.
     Здесь можно жить, забыв про календарь,
     глотать свой бром, не выходить наружу,
     и в зеркало глядеться, как фонарь
     глядится в высыхающую лужу.
И.Бродский, 1972.

До дрожи просто люблю это стихотворение.  Советую прочесть до того, как смотреть автора. ибо ему не совсем свойственны подобные стихи.

ДЕТСКАЯ БОЛЬНИЦА

Эльфы, гномы и принцессы,
Артемоны, Карабасы,
Волшебства и тайн завесы,
Пляшет солнечная раса.

Ангел мой, взгляни в окно,
Скачут сказочные кони
Всё нам видно, все дано:
Добрый рыцарь на ладони,

Игры, беготня, капризы,
Вспышки слабой красоты.
Детство видишь только снизу,
Детство - это там, где ты.

Шаловливые проказы -
Мармелад торчит из ножен.
Жизнь прекрасна, ветер важен,
Детсво рядом, мир возможен.

Только злые метастазы
Собирают ночь в прихожей,
Только гибельные бласты - словно сгорбленные тени
Лезут липко на колени,
Расползаются под кожей.

Режут лёгкие, как свёрла,
Разбирая небеса,
Раздирают ядом горла
И крадут их голоса...

Пьёт бессоницу больница
На простуженных ветрах,
Улетают листья-лица,
Спящий ангел на руках.

Ю.Ю. Шевчук

Николай Гумилев

Крыса

Вздрагивает огонек лампадки.
В полутемной детской тихо, жутко,
В кружевной и розовой кроватке
Притаилась робкая малютка.

Что там? Будто кашель домового?
Там живет он, маленький и лысый...
Горе! Из-за шкафа платяного
Медленно выходит злая крыса.

В красноватом отблеске лампадки,
Поводя колючими усами,
Смотрит, есть ли девочка в кроватке,
Девочка с огромными глазами.

«Мама, мама!» Но у мамы гости,
В кухне хохот няни Василисы,
И горят от радости и злости,
Словно уголечки, глазки крысы.

Страшно ждать, но встать еще страшнее.
Где он, где он, ангел светлокрылый?
«Милый ангел, приходи скорее,
Защити от крысы и помилуй!»

Николай Гумилев

Среди бесчисленных светил
Я вольно выбрал мир наш строгий
И в этом мире полюбил
Одни весёлые дороги.

Когда внезапная тоска
Мне тайно в душу проберётся
Я вглядываюсь в облака
Пока душа не улыбнётся

И если мне порою сон
О милой родине приснится
Я непритворно удивлён,
Что сердце начинает биться.

Всё это было так давно
И где-то там, за небесами,
Куда мне плыть - не всё ль равно,
И под какими парусами?

Будет
и на моей улице
Питер.

Зря ли ветер
слезы мои
вытер?
Только не знаю, что
озябшему сердцу милей:
пой, ласточка, пой
или пей, ласточка, пей?

Холодно.
Звонко и холодно.
Это сквозят поезда,
поезда уходят.
А значит,
нужно менять
имена, города, времена.
И все же в последний момент
выскочить на
станции без названия.
И никому никуда
не названивать.
Пить
безымянный простор голубой,
жить—
пой, ласточка, пой.

Вероника Шелленберг